Кирилл долгое время никому об этом не рассказывал. Упомянул только один раз в разговоре с Инной, когда та переживала о том, что так и не родила ребенка в браке. Кажется, она решила тогда, что он не всерьез, но он был серьезен, как никогда.
Так или иначе, а проклятие сработало. Оно действовало все эти годы, постепенного превращая братьев и сестер в чужих друг другу людей, а теперь лишило его жены и сына. Кирилл склонен был думать, что и в этом виноваты страшные слова, сказанные женщиной, которую он никогда не видел живой. И теперь Настя наверняка расскажет Эдику правду, а тот, припомнив все случаи, когда Кирилл бывал с ним строг и не покупал айфон или что-то в этом роде, решит, что все дело в этом. В том, что он не родной сын.
Если проклятие не убьет их раньше. Ведь оно уже начало убивать его родных.
На этой мысли Кирилл почувствовал, что начинает трезветь, поэтому открыл еще одну бутылку вина.
Напивался он крайне редко. Работа кардиохирурга плохо сочетается с пьянством. Однако за последние пару месяцев это был уже второй раз, когда он пытался напиться до беспамятства. О первом совсем думать не хотелось, но мысли сами возвращались к нему. Особенно после того, что сказала Вика. Все-таки некоторые свои решения и поступки Кирилл готов был признать не совсем правильными.
Налив себе еще один бокал, Кирилл плюхнулся на диван перед экраном выключенного телевизора. Его силуэт отражался в черной поверхности, и на мгновение Кириллу показалось, что позади него в темноте кто-то стоит. Он даже нервно оглянулся, впервые вдруг по-настоящему испугавшись. Подумал об очередных похоронах, которые ему предстояло организовать, и внезапно осознал, что следующие похороны могут быть его.
«Надо завтра пойти к тому следователю и все ему рассказать», — подумал он, делая большой глоток вина.
Едва эта мысль успела оформиться, в дверь позвонили. Кирилл напрягся и машинально посмотрел на часы: шел четвертый час утра. Кто может прийти в такое время? Может быть, просто ошиблись? Или кто-то на пьяную голову балуется? Лучше всего сделать вид, что дома никого нет.
Однако в дверь настойчиво позвонили снова. И снова.
— Владимир Петрович, я что-то ничего не понимаю, — лейтенант Серегин, сидевший на месте пассажира в служебной машине, недовольно хмурился.
Дементьев разочарованно покосился на него, но комментировать свой взгляд не стал. У него были задачи поважнее: чужая машина оказалась очень непривычной в управлении, а его собственная не подлежала восстановлению после аварии, что само по себе стало трагедией.
— Что тут понимать, Серегин? — хмыкнул он, когда приноровился к характеру машины и выехал на широкий проспект. — Обычное дело: если появляются сомнения в каком-то свидетельстве, надо это свидетельство проверить и либо подтвердить, либо опровергнуть.
— А у нас есть сомнения в том, что один из погибших в первой игре, — это Степан Кленин?
— Теперь есть, — кивнул Дементьев, поворачивая налево по указанию навигатора. — По свидетельствам Клениных, только Степан был помешан на «Мафии». К тому же он был странным и не устроенным в жизни. И именно ради его «завещания» в загородном доме собрались члены семьи, их друзья и даже я. Игру мог затеять только тот, кто знал об этом собрании. Насколько нам известно, знать об этом заранее могли только двое: сам Степан, написавший завещание, и его нотариус. Нотариус мертв, и в этом у меня сомнений нет. Кстати, чем больше думаю об этом, тем больше понимаю, что он мог стать не случайной первой жертвой. Возможно, он что-то знал.
— Мне кажется, вы кое-что упускаете, — с серьезным видом заметил Серегин.
Дементьев посмотрел на него со смесью удивления и восхищения, но ему быстро пришлось отвернуться, чтобы выполнить очередную команду навигатора.
— И что же это я упускаю, скажи мне на милость?
— Девушку, которая подарила Кленину карты. Она еще могла знать о том, что он затеял с завещанием. И она, очевидно, тоже помешана на игре.
— По свидетельству самого Кленина, он с этой девушкой расстался на утро и больше не виделся, — напомнил Дементьев.
— Он мог солгать об этом.
— Как и о девушке в целом.
Серегин молча насупился, оставив последнее предположение без комментария, потому что крыть ему оказалось нечем. До дома матери пропавшего Виктора Иванова они доехали в молчании.
Размышляя о том, каким образом Степан Кленин мог остаться жив, Дементьев пришел к единственному выводу: только если под его именем похоронили кого-то другого. И лучше всего на эту роль подходил Виктор Иванов, чье имя было в списке Степана, и кто до сих пор считался пропавшим без вести. Молодые люди были даже чем-то похожи: аналогичное телосложение, цвет волос, возраст. Конечно, не настолько, чтобы единокровный брат мог обознаться, но о причинах подобной ошибки Дементьев подумает позже, если сама ошибка подтвердится.
Дементьев ненавидел такие эпизоды в своей работе больше всего. Когда приходится сообщать родственникам о том, что кто-то погиб, — это само по себе ужасно, но в ситуации с людьми, долго числившимися пропавшими без вести, все усугубляется во много раз. Родственники, которые ничего еще не подозревают, встречают тебя вопросительным, ничего не понимающим взглядом. Родственники пропавших без вести смотрят с надеждой и страхом, а ты понимаешь, что через несколько секунд надежда в их взгляде погаснет.
С материю Виктора так и произошло. Елизавета Петровна, высокая моложавая женщина, которой еще не успело исполниться и пятидесяти, даже забыла пригласить гостей в квартиру, стоило ей услышать, кто они. В ее взгляде загорелась такая надежда, что Дементьев испытал непреодолимое желание ошибиться. Пусть в таком случае его единственная зацепка рассыплется в прах, но эта женщина не потеряет надежду увидеть сына живым. Однако стоило ей посмотреть на фотографию, сделанную в морге перед вскрытием «Степана Кленина», как ее взгляд потух. Она тяжело опустилась на стул, стоявший в прихожей, и буквально за считанные секунды постарела на несколько лет. В ее глазах заблестели слезы, но она не заплакала.